Неточные совпадения
— Позор и срам! — отвечал
полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими за границей. Этот высокий
господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
— Этот, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотясь с козел, — должен быть
барин,
полковник Кошкарев.
И действительно, в два часа пополудни пожаловал к нему один барон Р.,
полковник, военный,
господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий, сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг, и немного только плешивый.
Представительный
господин с бакенбардами,
полковник, купец и другие держали руки с сложенными перстами так, как этого требовал священник, как будто с особенным удовольствием, очень определенно и высоко, другие как будто неохотно и неопределенно.
Господин, на которого указал
полковник, промолчал и понурил голову, побагровев в лице… Урок был хорош. Вот и делай после подлости…
Сблизившись с Верой Алексеевной, я, по ее указанию, обратился к отставному
полковнику Тимофею Федоровичу Вязовкину, дальнему родственнику и большому, в свое время, приятелю с
господином Павлищевым.
На
барина своего, отставного
полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами солдат прошлого времени, неизвестно за что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого
барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и
полковник.
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как
полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины
бар, а между тем
полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— А! — произнес многозначительно
полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а сам встал и притворил дверь из кабинета. — Эти
господа, — продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, —
господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив себя по коленке.
— Вот это и я всегда говорю! — подхватил вдруг
полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. — Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди, а все будет видно, что
барин!
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был
полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти
господа становились в этих чинах и больше высказывались…
— Мне жид-с один советовал, — продолжал
полковник, — «никогда,
барин, не покупайте старого платья ни у попа, ни у мужика; оно у них все сопрело; а покупайте у господского человека:
господин сошьет ему новый кафтан; как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э,
барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от
полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому
барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
Пускай потешится, пострижет: сам собой отстанет, как руки-то намозолит; а у вас промеж тем шерстка-то опять втихомолку подрастет, да и бока-то будут целы, не помяты!» То и вам,
господа генералы и
полковники, в вашем теперешнем деле я советовал бы козлиного наставления послушать.
Наш
барин,
полковник, — дай бог ему здравия — всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать хочет: целые семьдесят душ ему выделяет.
— К вам теперь обращаюсь, домашние, — продолжал Фома, обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите
господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и
господа ваши. А вы,
полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек — образ Божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
Однако, я думаю, Андрей управляющий очень был бы озадачен, что я на ты с таким
господином, как Сашка Б***,
полковником и флигель-адъютантом…
—
Господин мой юнкер, значит, еще не офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш
полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
Первое впечатление было не в пользу «академии». Ближе всех сидел шестифутовый хохол Гришук, студент лесного института, рядом с ним седой старик с военной выправкой —
полковник Фрей, напротив него Молодин, юркий блондин с окладистой бородкой и пенсне. Четвертым оказался худенький
господин с веснушчатым лицом и длинным носом.
И всюду мелькает белая поддевка Лентовского, а за ним его адъютанты, отставной
полковник Жуковский, старик князь Оболенский, важный и исполнительный, и не менее важный молодой и изящный
барин Безобразов, тот самый, впоследствии блестящий придворный чин, «друг великих князей» и представитель царя в дальневосточной авантюре, кончившейся злополучной японской войной.
Барин. Ты останься с
полковником! Я пойду провожу. (Уходит. Несколько людей за ними).
Аплодисментам и восторгам публики нет конца. И всюду, среди этого шума и блеска, мелькает белая поддевка Лентовского, а за ним его адъютанты: отставной
полковник Жуковский, старик князь Оболенский, важный и исполнительный, и не менее важный молодой и изящный
барин Безобразов, тот самый, что впоследствии был «другом великих князей» и представителем царя в дальневосточной авантюре, кончившейся японской войной.
— Ну-с, только вот и говорит мой
полковник смотрителю: нет, говорит, старик! мне, говорит, надо к двум часам вот эту гору взять, а к пяти часам чтобы в Рахино! Когда там покончим, тогда и уху к вам есть прибудем. А вы,
господа, изволите ли знать Яжелбицкую-то гору?
«И думать, говорю, об ухе нечего!» Ну, поморщился мой
полковник — сами вы знаете,
господа, какой он охотник покушать был, — однако видит, что моя правда, воздержался!
— Да ведь это невозможно, так о чем же и хлопотать? К тому ж; если в самом деле она была вдовою фанцузского
полковника, то не могла не желать такого завидного конца — кetre coiffé d'une bombe [погибнуть от бомбы (франц.)] или умереть глупым образом на своей постели — какая разница! Я помню, мне сказал однажды Дольчини… А кстати! Знаете ли, как одурачил нас всех этот
господин флорентийской купец?..
— Едва ли! — сказал
полковник, покачав головою, — это такая неосторожность!.. Но позвольте узнать, что у вас такое с
господином Рено?
— Итак, это кончено, — сказал
полковник. — Я думаю,
господин Данвиль, вы теперь довольны? Да вам и некогда ссориться: советую по-дружески сей же час отправиться туда, откуда вы приехали.
— А теперь мой пятисотенный начальник? — подхватил с гордостию Ижорской. — Я послал его в Москву поразведать, что там делается, и отправил с ним моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы,
господа! — продолжал
полковник, переменив совершенно тон. —
Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?
— Гаврило! — продолжал урядник, — проводи
господина офицера к
полковнику.
— Ах, это вы, граф!.. — вскричал Зарецкой, узнав тотчас в офицере
полковника Сеникура. — Как я рад, что вас вижу! Сделайте милость, уверьте
господина Рено, что я точно французской капитан Данвиль.
— Да, Рено, — перервал
полковник, — этот
господин говорит правду; но я никак не думал встретить его в Москве и, признаюсь, весьма удивлен…
— А можете ли вы мне сказать,
господа, — спросил Рославлев, — где теперь
полковник Сурской?
Два
господина, шесть мещан и полицейский унтерофицер направились за
полковником к крыльцу, а остальные, крикнув: «Слушаем, ашекобродие!», остались около дрожек.
И вот начался какой-то пашквиль о том, как этот
господин третьего дня чуть не женился. О женитьбе, впрочем, не было ни слова, но в рассказе все мелькали генералы,
полковники и даже камер-юнкеры, а Зверков между ними чуть не в главе. Начался одобрительный смех; Ферфичкин даже взвизгивал.
После него зло быстро стало распространяться и усиливаться: в вышнем классе общества перестали исполняться церковные обряды, появилось множество знатных
господ и госпож, зараженных
полковником Вейссом, все пошло на иностранный манер (том II, стр. 518).
— Верьте Маргарите, — захрипел старик. — Ей известно всё, что будет. Она ежедневно уверяет меня в этом. Ты, говорит, умрёшь, а Варьку ограбят и сломят ей голову… видите? Я спорю: — дочь
полковника Олесова не позволит кому-нибудь сломить ей голову, — она сама это сделает! А что я умру — это правда… так должно быть. А вы,
господин учёный, как себя здесь чувствуете? Тощища в кубе, не правда ли?
— Ну, пусть. Ну, допустим, обе они живы. Так ведь они теперь замужем, своя семья у них, дети. И вдруг явишься ты, беспаспортный, беглый из Сибири… Думаешь — обрадуются? Что им с тобой делать?.. Имейте в виду,
господа, — повернулся опять
полковник с своим поучением к молодежи, — я знаю этих людей: чем опытнее бродяга, чем больше исходил свету, тем глупее в житейских делах.
Фон Ранкен. Да, нужно быть внимательнее. И пожалуйста, почтеннейшая, не зовите меня
полковник, а зовите просто
господин фон Ранкен. А где же Ольга… не знаю, как дальше.
У генерала,
полковника и даже майора мундиры были вовсе расстегнуты, так что видны были слегка благородные подтяжки из шелковой материи, но
господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застегнутыми, выключая трех последних пуговиц.
— Очень приятно! Очень приятно-с! — ответил
полковник с поклоном, отличавшимся той невыразимо любезной, гоноровой «гжечностью», которая составляет неотъемлемую принадлежность родовитых поляков. — Я очень рад, что вы приняли это благоразумное решение… Позвольте и мне отрекомендоваться:
полковник Пшецыньский, Болеслав Казимирович; а это, — указал он рукой на двух
господ в земско-полицейской форме, —
господин исправник и
господин становой… Не прикажете ли чаю?
— Навряд такой отыщется, — угрюмо крутя седой ус, промолвил служивый. — Таких
господ, как
полковник Якимов, не вчасту́ю бывает.
— Я буду чрезвычайно счастлив,
господин лейтенант, если вы прикажете развязать мне руки, потому что я не злодей и не преступник, да и тем, насколько я знаю, дают некоторую свободу перед казнью. Так вот, пожалуйста, прикажите меня развязать. A еще передайте вашему
полковнику, пославшему вас, что вероятно он имеет превратное мнение о нас, русских. Еще раз повторяю, изменников и предателей еще не было среди нас никого и никогда!
Ревунов. Весьма! Виноват,
господа, я хочу сказать Андрюше два слова. (Отводит Нюнина в сторону.) Я, братец, немножко сконфужен… Зачем ты зовешь меня вашим превосходительством? Ведь я не генерал! Капитан 2-го ранга — это даже ниже
полковника.
—
Господа! — говорит дядя-полковник, и в голосе его слышатся утомление и горечь. —
Господа, кто говорит, что фамильная честь предрассудок? Я этого вовсе не говорю. Я только предостерегаю вас от ложного взгляда, указываю на возможность непростительной ошибки. Как вы этого не поймете? Ведь я не по-китайски говорю, а по-русски!
—
Господа, но ведь это бесконечно! — горячится
полковник. — Представьте, что мы простили его и уплатили по векселю. Но ведь после этого он не перестанет вести беспутную жизнь, мотать, делать долги, ходить к нашим портным и от нашего имени заказывать себе платье! Можете ли вы поручиться, что эта проделка его последняя? Что касается меня, то я глубоко не верю в его исправление!
Кто не помнит случая при осаде Гергебиля, когда в лаборатории загорелась трубка начиненной бомбы, и фейерверке? двум солдатам велел взять бомбу и бежать бросить ее в обрыв, и как солдаты не бросили ее в ближайшем месте около палатки
полковника, стоявшей над обрывом, а понесли дальше, чтобы не разбудить
господ, которые почивали в палатке, и оба были разорваны на части.
Но клеенчатая дверь уже раскрывалась. Выглянул седой, полный
господин в тужурке отставного
полковника.
— Раздень
барина… князя…
полковника… в нашу медвежью берлогу служба занесла. Раздень.
— Откройте же,
господа, двери, — просил
полковник.